Читайте это интервью на немецком языке

В опросах общественного мнения большинство граждан Германии заявили об отсутствии возможности открытого выражения политических мнений. Насколько в это восприятие вписывается резкий тон общественной полемики?

В Германии, как и большинстве западных стран (не в Восточной Европе), в общественном дискурсе наблюдается четкое преобладание либерализма, в котором делается ставка на свободу личности, равенство между представителями разных полов и климатическую политику, направленную против глобального потепления. Космополитизм таких воззрений очевиден. С нормативной точки зрения возразить здесь нечего. Скорее, напротив.

Но стремлению к гегемонии часто сопутствует и высокомерие. Лидеры общественного мнения из формально высокообразованной средней городской прослойки и элит в своей полемике претендуют на моральную правоту своих позиций. Речь больше не идет о дискуссии, консенсусе или компромиссе. Речь – о превосходстве, о том, что морально, а что нет, что соответствует истине или противоречит ей, что правильно или ложно. Tertium non datur («третьего не дано»). Это дихотомический мир морали, уверенной в собственной непогрешимости. Но речь идет в том числе об изоляции. Изоляция грозит не только расистам или ксенофобам. Она грозит и всем, кто использует неправильный понятийный аппарат и прибегает к аргументации консервативного или реакционного характера.

Итак, существует, по крайней мере, две причины ужесточения общественного дискурса, в первую очередь – правый популизм, сознательно нарушающий так называемые красные линии, руководствуясь убеждениями или стратегической хитростью. Здесь наблюдается рост влияния правого неограмшианства. Еще одной причиной является левый либерализм с его радикальным гипертрофированным высокомерием и стремлением к изоляции других. Оба лагеря обостряют полемику. Впрочем, настоящая демократическая дискуссия должна быть максимально открытой и плюралистической (Лакло; Муфф, сам Грамши), а не предписывать лишь «правильную» мораль из-за узко очерченных «красных линий».

Какая связь между этим выводом и успехом крайних политических позиций?

Я отказываюсь автоматически оперировать понятием «крайности» во множественном числе. Крайние и склонные к насилию левые могут, наверное, существовать лишь в условиях интеллектуальной пустоты и замкнутости. В форме партии в Германии их нет. Немецкие левые не являются экстремистской партией, если такая вообще когда-либо существовала в Германии. Экстремизм в Германии представлен прежде всего среди части «элит» АдГ – на ее «полюсах»» и во внепарламентских формированиях. АдГ является большей частью порождением репрезентативной слабости устоявшихся партий. Но ее успех объясняется также оторванным от действительности и зацикленным на себе дискурсом верхней трети общества. Две трети с более низким уровнем образования не находят себя в этом дискурсе и ищут свой «голос». А правые популисты всех стран предлагают им свои услуги.

А можно ли вообще остановить тенденцию к сворачиванию политических центристских сил?

С «центром» не все так просто. Так, например, зеленые находятся на линии культурного конфликта между космополитизмом и шовинистическим коммунитаризмом (только одной разновидностью коммунитаризма), то есть занимают крайнюю космополитическую позицию. В социально-экономическом отношении они существенно сместились в сторону середины, где создали новую, молодую гражданскую центристскую силу. В известной степени в центре нынче в лице ХДС госпожи Меркель, СДПГ, зеленых и СвДПГ толпится слишком много партий. Из-за этого СДПГ едва не поплатилась своим авторитетом. Заняв центристскую позицию, она практически бездеятельно взирала на то, как левые закрепились в левой нише политического спектра. В отношении же космополитизма она намного менее убедительна по сравнению с зелеными. Центр не слишком слаб, однако перенасыщен в смысле более сбалансированного плюралистического представительства.

Тенденцией, которую, по моему мнению, не удастся остановить, является упадок народных партий. Она охватила всю Европу и носит длительный характер.

Характерным признаком народной партии является претензия на гармоническую связь между социальным и политическим окружением. Есть ли в мире примеры, когда такое все же удается сделать?

Практически нет, ни в Германии, ни в Европе. Это связано с двумерной структурой конкуренции в западных демократиях, то есть с социально-экономическим и культурным, общественно-моральным измерением. ПиС в Польше и «Фидес» в Венгрии добились относительно хорошего результата в плане решения социально-экономических конфликтов. Но в плане культуры они остались заложниками социальных моральных норм реакционного католицизма, национализма и нетерпимости к либерализму. ХДС у нас в стране сохранила определенную привлекательность для граждан с центристскими взглядами, а также из различных социальных слоев. Но эта притягательная сила испаряется у всех на глазах. Ведь партия практически не доходит до сознания представителей правого и правоконсервативного лагеря. Они стали добычей АдГ. СДПГ утратила доминирующее положение среди всех классов, прослоек или представителей определенной социальной среды. Из-за этого не только СДПГ перестала быть народной партией. Яростные выпады некоторых ведущих немецких социал-демократов против датской социал-демократии, которая, скорее всего, движется в сторону возвращения к образцу традиционной народной левоцентристской партии, являются свидетельством того, насколько опасной может стать смесь нетерпимости, неспособности извлекать уроки из ошибок и сползания к уверенности в своем моральном превосходстве.

И все же левоцентристские партии пытаются противостоять тенденции к утрате своего значения. Можно ли говорить о программных тенденциях, общих для многих партий такого рода?

Я не вижу тенденций, выходящих за рамки отдельно взятой партии. В настоящее время успешными оказались очень разные по своим программным установкам социал-демократические партии. Возьмем португальских социал-демократов. Они с успехом принимали участие в управлении страной в составе левой коалиции, которой удалось смягчить наиболее острые социальные последствия европейской политики жесткой экономии. Их более мелкие партнеры по коалиции гарантируют наличие определенной левой культурной идентичности в правительстве, в то время как Социалистическая партия Португалии смогла стать адвокатом социально-экономических интересов неимущих слоев населения. Испанские социалисты, похоже, вновь обратились к истокам своей левой социально-экономической идентичности, а также продемонстрировали прогрессивные амбиции в области климатической и миграционной политики. Но касательно беженцев это делается с позиции довольно существенного ограничения количества беженцев и мигрантов по сравнению с Германией, Швецией или Австрией.

Теперь о датских социал-демократах. Они по датской традиции наглухо закрыли границу для беженцев и ищущих убежища, но в то же время сохранили дееспособное и построенное на перераспределении социальное государство и даже расширили его. Еще больше, чем в Швеции. Поэтому в Скандинавии они наиболее ярко олицетворяют социал-демократическую традицию Folkhemmet (дома для народа), зародившуюся в конце 1930-х годов в Швеции. Что касается Швеции, там в вопросах беженцев преобладает осторожный и ограничительный подход, но страна занимает ведущие позиции в климатической, гендерной политике и в других вопросах культуры современности. Но мне кажется, что социал-демократы всех стран не смогут избежать нового сдвига влево в области налоговой, экономической и социальной политики. Вера в возможность перещеголять зеленых в постматериализме ложна и может стоить СДПГ потери последних избирателей из числа рабочих.

Во многих случаях партии экспериментируют с новыми идеями партнерства на основе партисипативности. Есть ли здесь, на ваш взгляд, перспективы на успех?

Демократическим партиям сегодня не уйти от дискуссии о так называемых демократических инновативных подходах. Их спектр широк, начиная от (старой) идеи народного плебисцита посредством гражданских советов, ратушных форумов, совещательных публичных мини-форумов, и вплоть до отчаянной идеи возрождения в XXI веке привлекательности процедуры древнегреческого случайного выбора правителя по жребию (демархии). По моему мнению, эти «инновации» иногда вполне годятся как дополнение к представительской демократии, но не заменяют ее. Однако они должны пройти испытание на практике и не приводить к социальному отбору. А в большинстве случаев так оно и есть. Железным правилом политической партисипации должен стать принцип: чем сложнее в когнитивном отношении новые формы вовлечения в участие, тем меньшей должна быть вероятность исключения из них слоев населения с более низким уровнем образования. Даже вопреки воле своих адептов демократические эксперименты в случае их широкого применения вполне способны порождать элитарные демократии, причем еще более изощренные, чем те, которые существуют сегодня. Тогда возникает угроза превращения нынешней партисипации двух третей в демократию одной трети.

Темы, порождающие расколы в обществе, похоже, постоянно меняются. Чем можно объяснить такое чередование?

Это связано с открытостью демократических обществ. Возникают или создаются на уровне дискурса и выходят на передний план новые проблемы. Общественная дискуссия затухает, если постоянно предлагаются для обсуждения те же темы, политические подходы и решения проблем. Вести активный поиск новых тем должны прежде всего новые восходящие партии, так как старые давно заняты устоявшимися партиями. Показательным примером в этом отношении являются зеленые с их ярко выраженной политикой постматериализма. Изменения климата, которые невозможно отрицать, как нельзя лучше вписались в портфель их политических идей и неоспоримый авторитет в области экологической тематики. Но я сомневаюсь, что этот климатический хайп сможет продержаться длительное время, если не произойдет нового драматического обострения в ситуации с глобальным потеплением. Итак, климатическая тематика также не в состоянии в течение многих лет определять политический дискурс.

Немецко-американский политэкономист Альберт О. Хиршман сравнил колебания дискурсивных предпочтений в политике с колебаниями маятника между преследованием частных интересов и страстью к публичности, res publica. Эти качания маятника и в XXI веке приведут к различным приоритетам в публичном дискурсе и политике. Но и старые темы могут обрести новую жизнь. Мы стали свидетелями возрождения национализма нового образца. В этом случае дискурсивная логика направлена на заполнение представительского пробела, оставленного открытым устоявшимися элитами. Тот, кто больше не желает вести речь о национальном государстве в его демократическом одеянии, не должен удивляться неонационализму в недемократическом обличьи.

Именно климатическая тематика, похоже, особенно способствует поляризации в данный момент. Как могли бы выглядеть убедительные политические предложения левоцентристских партий в этой области?

Это очевидно. Экологическому измерению климатической политики должно сопутствовать справедливое распределение социального бремени. Например, установление цен на выбросы CO2 в одностороннем порядке бьет по нижним слоям общества. Верхняя прослойка легко справится с дополнительной нагрузкой, да к тому же, смотря по обстоятельствам, может извлечь для себя выгоду от снижения автомобильного движения и воздушных перевозок. Определенные наработки такой социально-экономической политики имеются в СДПГ. Их следует развивать и впредь. Кроме того нужно добиться интернационализации проблем, связанных с климатической политикой. Если она будет преимущественно осуществляться лишь Германией и скандинавскими странами, то в глобальном масштабе ничего не удастся достигнуть. Нужно убедить в ее целесообразности Китай, Индию, США, Бразилию и Россию. В противном случае даже оптимизация не лишенной недостатков климатической политики Германии в борьбе против глобального потепления не даст эффекта. Вместо эффективной политики снова останется лишь только c ощущением собственной непогрешимости одобрительно похлопать себя по плечу.